шел тринадцатый день – девяносто страниц моего потайного причастия
побережье безлюдно, – прежний мир не покинул забвения
я бросался в письмо этой ночью, задыхаясь от счастья, как в слепящие фары олень
юный Тадзьо, где ты теперь?
было время двоих – было время улыбок и песен, стало время терять
по дороге воскресной за хохотом резвых мальчишек
восставали восходы качался неведомый лес
кто стоял у ворот? кто стоял у ворот, кто был так бесконечно любим
я не помню лица. я не помню лица. только облако света и дыма
амбразура окна искривлялась фигурой. и тени. не исполненных актов – один:
одинокий уставший кобель с колтуном залежавшихся сил
не прощая себя, я прощаюсь за всех, кто остался немым и бесцветным
тридцать царствий за страх – ничего не иметь и не помнить, не пережить
как-то с дочкой ходили на реку, карпы ели покрошенный хлеб
мякиш таял в воде, – и мне это казалось противным
время входит как нож в размозженное масло стоп-кадров
я не знаю тех лет, тех вселенных, тех дочкиных ласк
это дно, это самое дно – прикасаться к тебе даже кончиком взгляда
понимать, что я призрак. уродливый, старый, больной
и желать тебя –
неизменными нет и не надо
одинокими окнами
дымом
туманом
рекой
всей кромешной
бессмертной своей
пустотой