смерть в Венеции

 шел тринадцатый день – девяносто страниц моего потайного причастия

побережье безлюдно, – прежний мир не покинул забвения

я бросался в письмо этой ночью, задыхаясь от счастья, как в слепящие фары олень

юный Тадзьо, где ты теперь?

было время двоих – было время улыбок и песен, стало время терять

по дороге воскресной за хохотом резвых мальчишек

восставали восходы качался неведомый лес

кто стоял у ворот? кто стоял у ворот, кто был так бесконечно любим

я не помню лица. я не помню лица. только облако света и дыма

амбразура окна искривлялась фигурой. и тени. не исполненных актов – один:

одинокий уставший кобель с колтуном залежавшихся сил

не прощая себя, я прощаюсь за всех, кто остался немым и бесцветным

тридцать царствий за страх – ничего не иметь и не помнить, не пережить

как-то с дочкой ходили на реку, карпы ели покрошенный хлеб

мякиш таял в воде, – и мне это казалось противным

время входит как нож в размозженное масло стоп-кадров

я не знаю тех лет, тех вселенных, тех дочкиных ласк

это дно, это самое дно – прикасаться к тебе даже кончиком взгляда

понимать, что я призрак. уродливый, старый, больной

и желать тебя –

неизменными нет и не надо

одинокими окнами

дымом

туманом

рекой

всей кромешной

бессмертной своей

пустотой